Первое апреля"Освободи себя".Сложно в такой несерьезный день говорить о серьезных вещах. Тем более - вещах, которые что-то в тебе глобально изменили.
Я всегда с большим подозрением относилась к псевдосуфийским притчам, которые заканчиваются одинаково: "Тут мастер огрел ученика палкой, и того немедленно настигло просветление". Мало того, что у меня вызывает сомнение взаимосвязь просветления и палки, так я еще и не верю, что можно вот так резко сдвинуть свое сознание на гораздо более высокий уровень. Это все равно что прочесть книгу и
внезапно обнаружить у себя роскошное сопрано или сходить за хлебом и
внезапно понять, что умеешь вышивать гобелены золотом. С какой стороны ни посмотри - неправдоподобно. Однако у меня в жизни был один такой случай, и я до сих пор вполне не определилась, как к нему относиться.
Дело в том, что в системе "техников" и "магов" я при написании поэзии отношусь скорее к "магам". То есть я не подхожу к стихотворению с линейкой и списком идей, которые хочу заложить в текст, а смиренно жду, пока меня не осенит первой строкой и не утащит в "поток", где ты уже почти ничего не контролируешь и даже не ощущаешь ход времени. В среднем я пишу два стихотворения в месяц - редко чаще. Каждый раз это для меня большая радость и событие, которое отмечается в мысленном календаре чувством особого удовлетворения и причастности к чуду. Если же мне "присылают" в месяц больше установленной нормы, я шучу про себя, что в небесной канцелярии что-то напутали.
Однако у меня в жизни был месяц, который опроверг все, что я знала до этого о механизме вдохновения.
читать дальшеКогда я училась в Литературном институте, в начале декабря 2009 года преподаватель по русской литературе начала XX века повел нашу группу в музей Марины Цветаевой. Может быть, вы там были - это такая безумная 11-комнатная квартира с окнами на потолке и дверями в самых неожиданных местах. Мы ходили из комнаты в комнату, разглядывали разные безделушки и вполуха слушали экскурсовода, которая рассказывала о Цветаевой таким голосом, будто сейчас заснет прямо тут. В какой-то момент экскурсовод упомянула, что для Цветаевой не было "недостойных" тем. Стихи служили для нее дневником, и она призывала молодых поэтов фиксировать в поэзии любые пустяки: шляпу прохожего, утренний дождь, растертую на пальцах пыльцу одуванчика. Она писала постоянно - на салфетках, на газете, на любом подвернувшемся клочке - и без сожаления теряла написанное. Иногда, желая сделать другу подарок, она сочиняла стихотворение, прикладывала к нему одно из своих многочисленных серебряных колец и отправляла письмом, не оставив себе даже копии.
Я была страшно возмущена. Такое легкомысленное отношение к творчеству и снижение уровня тем буквально до плинтуса противоречили моему трепету перед Словом. Я считала, что писать нужно только тогда, когда не писать не можешь; что писать следует только о высоком и таком, что имеет значение для Вечности; что к стихам нужно относиться, как к величайшей ценности... Однако Цветаева плевала на все мои рассуждения с высокой колокольни.
Продолжая негодовать, я пришла домой и легла спать. Но заснуть не получилось. Зато получились стихи - одно, потом другое. Наутро - третье. За следующий месяц я написала больше двадцати стихотворений. Я была совершенно уверена, что из-за количества должно снизиться качество - но этого не произошло. Стихи, созданные мной в тот месяц, по точности метафор, сложности звукописи и уровню затронутых тем были неимоверно выше всего, что я писала прежде. Именно за эти тексты я впоследствии получила большинство лестных отзывов и побед на конкурсах.
Пишу ли я по тридцать стихотворений в месяц до сих пор? Нет, не пишу. В конце декабря я поняла, что такими темпами недолго сойти с ума. У меня в голове постоянно жужжали рифмы. Они не выключались ни на минуту, толкались и гудели в сознании, как рассерженные пчелы. Я почти видела, как передо мной в воздухе проплывают начальные строчки стихов - прекрасных стихов - но у меня не было физических сил с ними работать. Процесс творчества настолько меня выматывал, что я чувствовала: еще немного, и я упаду.
И я разуверилась. По сути, что произошло со мной в музее Цветаевой? А то, что у меня в голове вдруг включился яркий свет, и я увидела все те границы, которые подсознательно нагородила вокруг процесса творчества. Например, я убедила себя, что нельзя самому вызывать вдохновение (можно только смирно сидеть и ждать, когда оно тебя осенит), нельзя писать о пустяках, нельзя писать много стихов без снижения их качества... Но пример Цветаевой вдруг наглядно доказал мне, что все это чепуха - и что эти барьеры существуют только в моем сознании. И их смыло огромной приливной волной, дав источнику внутри меня работать с той продуктивностью, на которую он в действительности способен. Однако оказалось, что на такое неспособно уже мое тело.
И я снова вернула границы - в целях спасения своего рассудка. Теперь я опять пишу два стихотворения в месяц и жду вдохновения, как манны небесной. Но я все время помню, что это мой сознательный выбор - играть в существование границ. Что я делаю это с какой-то целью. Что я в любой момент могу отменить границы и начать писать больше и лучше - если буду уверена, что выдержу это физически (а попробуйте-ка круглосуточно получать высоковольтные разряды тока).
Через пару лет я ради шутки повторила этот эксперимент с Лоркой - мне было интересно, смогу ли я заставить себя поверить, что пишу не хуже, чем он, и создать стихотворение, которое по уровню техники, звукописи и образной системы будет не ниже хотя бы его раннего творчества. Смогла. И так этого испугалась, что немедленно убедила себя, будто все это случайность и "ничего вообще не было".
Мне становится немного неуютно, когда я думаю, каких высот можно достичь, если последовательно пройтись по самым темным углам своего подсознания и отключить рычаги, отвечающие за установки "в двадцать лет нельзя писать глубокие стихи, потому что мало опыта", "нельзя собирать тысячи фавов на ДА, если три месяца назад впервые взял в руки карандаш", "нельзя победить на конкурсе ювелиров, если только позавчера узнал, что такое швенза и круглогубцы". Конечно, есть вершины, которые не взять без реальных часов тренировок. Но, похоже, есть и горы, которые мы не берем, потому что искусственно завысили их для себя в десять раз. Можно, действительно можно жить в самостоятельно смоделированной реальности. В реальности, где нормально писать по тридцать отличных стихотворений в месяц или продвигаться в рисовании семимильными шагами - просто потому, что ты поверил, что это возможно. Но это мысль настолько далекоидущая и приложимая ко стольким сферам, что я боюсь ее думать. Вспомню раз в полгода - как сегодня для Рулетки - и снова убираю на полочку. Очень страшно брать ответственность за свою легкое, веселое, блестящее творчество, которое - как оказывается - зависит от границ в мозгах сильнее, чем можно подумать. Потому что, взяв ответственность за творчество, придется брать ответственность и за всю остальную жизнь. Нет уж, лучше я и дальше буду верить, что все дело в моем малом опыте и кривых руках. Я пока не готова. Не сейчас.Рулетка запускается!